![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Статья посвящена Чернобылю, точнее жизни в зоне через четыре года после происшествия. Пока все еще только начинается... В зоне полно народу, активно захораниваются радиоактивные материалы, все чистят, пытаются устранять последствия, а станция работает и поставляет нашей, тогда еще такой большой стране, дешевое и "чистое" электричество. Пара интересных старых фото Припяти, зоны отчуждения, могильников...
Автор: Сергей Ромейков.
Фото: Игорь Яковлев.
Мертвые яблоки
Розовые мифы и черная быль.
Юрий Иванов, работник Припятского ОРСа, из притихшей, пораженной радиацией Припяти в первую очередь вывез не ковры, не хрусталь — пятитомник Ильфа и Петрова и виолончель (жена Юрия, Галина, преподавала музыку в школе искусств).
...Нынешней зимой Юрий позвонил мне. Из Московского эндокринологического центра. Рассказал, что по-прежнему работает в ОРСе, но теперь — экспедитором по захоронению радиоактивных отходов.
Киев. Из блокнота 1986 года:
«На знаменитой Бессарабке, как на любом приличном рынке, людно. Но вскоре замечаю: нет в привычной толчее многоголосого гомона, никто ни с кем не торгуется, не просит сбавить цену или «подсыпать кучку». А чего торговаться, если цены на клубнику, малину, яблоки, помидоры и огурцы — на все, чем богат украинский базар, — и так в два-три раза ниже, чем обычно.
Находятся, однако, смельчаки; протискиваются ближе к торговкам, склоняются к весам, разглядывая ярлычок, удостоверяющий, что, скажем, клубничка эта вот прошла необходимый дозиметрический контроль и пригодна к употреблению. Покупают понемногу... Позже я узнаю, что ярлычок при желании можно купить здесь же, неподалеку. За 3 рубля...»
Дорога на Чернобыль. Она мало изменилась за четыре года.
Все те же желтые флажки вдоль трассы с таким трогательно-безопасным трехлопастным пропеллером — знаком радиационного загрязнения. Знаком беды.
Вдоль трассы же — запрещающе-предупреждающие призывы: на обочину не сходить, в лес — ни-ни, на озеро, речку тоже нельзя: радиация.
В моем чернобыльском архиве хранится пожелтевший номер чернобыльской многотиражки «Трибуна энергетика» от 25 апреля 1986 года... Историческая ценность этой газеты в том, что вышла в свет она за несколько часов до ядерного взрыва, запечатлев последние, доаварийные, новости на станции... Нехватка стройматериалов, нерадивость одних и успехи других руководителей, темпы строительства на V энергоблоке, спорт, досуг... Все так привычно, так хорошо знакомо: «Провели субботник, посвященный 116-й годовщине со дня рождения вождя и учителя трудящихся всех стран, создателя первого в мире социалистического государства, организатора и творца нашей славной Коммунистической партии, В. И. Ленина».
Автобус, на котором мы въехали в зону, не единственный. Он — один из доброго десятка, составляющего колонну.
Смена вахт.
После полумесячного отдыха дома люди вновь возвращаются сюда, в «зону повышенной опасности», «зону отселения», «отчуждения» — как ее только не называли! Возвращаются, чтобы следующие 15 дней и ночей ступать по земле, побитой «мирным атомом».
Во имя чего, зачем?
Эти вопросы не давали покоя еще в Москве, после первых бесед с Юрием.
Диктофонная запись, Москва, зима 1990 года:
— Юра, все вы, работающие сегодня в зоне, сознательно укорачиваете себе жизнь. Как это компенсируется— морально, материально?
— Насколько я знаю, все там сегодня работают по собственному желанию.
— Добровольцы...
— Добровольцы? Нет... Это кормушка. Сам народ дал название всей зоне — кормушка.
— И чем в таком случае там кормишься ты?
— Во-первых, идет вредный стаж. Для людей, попавших, как у нас говорят, под самое основное (имеются в виду припятчане — С. Р.), есть смысл дотягивать этот стаж. И женщины работают, дотягивают тоже... Ведь неизвестно, что будет с нами завтра: на государственную пенсию не очень-то поживешь-полечишься.
— Получается, что ты зарабатываешь себе «хорошую» пенсию?.. Мы с тобой встретились в эндокринологическом центре. Ты туда случайно попал?
— Нет, конечно...
— Ты связываешь это с радиационным облучением?
— Как тут свяжешь... не знаю... Еще ни один человек из зоны, какие бы у него ни были болячки, не получил медицинское заключение о том, что его болезнь как-то связана с радиацией. Ни один. Сколько бы ни жаловались, ни писали... Ты знаешь (это должно быть интересно!), первое, чему мы подвергаемся, попадая в лечебное учреждение в Киеве, — это обследование на психическую нормальность...
Летом 1986 года, когда я работал в Чернобыле, к нагрудному карману моей белой куртки было пристегнуто два дозиметра-накопителя: прямоугольный ДПГ-03 и круглый, «пуговица», МИ-1. В самом же кармане имелся ненадежный, так называемый «счетчик Гейгера» (ДКП-50-А). К моменту отъезда из зоны «карандаш» показывал 30 «накопленных» мною рентген. Расшифровать показания ДПГ-03 и МИ-1 мне не удалось; я не знал, где и кто это делает... Медсестра взяла у меня кровь из пальца: все хорошо...
— Несколько раз в разговоре о зоне ты употребил слово «кормушка». Довелось слышать и более благозвучное — «Клондайк» Что это значит?
— Нынешние КПП просто не в силах сдержать потока предприимчивых людей, которые, как жучки, вертятся вокруг зоны, вокруг этих природных «благ»... Здесь, в зоне, срабатывает та же система, что и на гражданке. Сюда из Киева поступает много такого, что и в столицах не купишь: дефицитные товары, деликатесы. Естественно, простой слесарь или водитель не видит, не ведает даже о том, чем пользуется начальство... Кормушка! Самая настоящая кормушка. Она устроена таким образом, чтобы отбирать даже те крохи, которые перепадают простым работягам, в зону. Остается относительно высокая зарплата, заслуженная, но незаработанная.
— Разве ты получаешь ни за что? Ты не нужен зоне?
— Нет. Не нужен. Потому что ОРС обслуживает, в сущности, ничего не делающих людей... Они занимаются дурной работой, никому не нужной...
Каждый год в ночь с 25 на 26 апреля (ночь взрыва — С. Р.) на бетонной стене саркофага появляется сделанная неизвестными надпись: «Кормилец». Ее, конечно, сразу же стирают...
Разговариваем с Юрием не первый час, уже в Киеве, в его «ликвидаторской» квартире, и окна первого этажа распахнуты прямо в буйный палисадник. Мы только что вернулись из Чернобыля, где Юра нам показывал могильник — место так называемого захоронения РАО (радиоактивные отходы).
...Расскажу хоть коротко о его квартире, прежде чем перейду к могильнику. Неплохая по планировке 3-комнатная с приличным холлом и нетесной кухней. Но по всем показалось, стенам — трещины. Никому, во всяком случае, Юре и Галине точно, до этих трещин нет дела. Не дует, и слава Богу В комнатах — ничего лишнего. Да, есть дорогие вещи: хорошая музыкальная и видеоаппаратура, купленная на «чернобыльские» деньги. Но воспринимается это не как роскошь, скорее, как предметы быта, без которых в этой семье не могут обойтись. (Я бывал и в других киевских квартирах «ликвидаторов». И понял, утвердился в мысли: Чернобыль научил этих людей, переселенцев, не превращаться в скопидомов. Люди, заглянувшие в лицо ядерному небытию, осознали скоротечность и одноразовость жизни. Это, наверное, один из немногих по-настоящему усвоенных уроков Чернобыля...)
Итак, окно распахнуто в июльский палисадник, и Юрий продолжает:
— Дезактивационные работы... В Славутиче — новый город! — с деревьев снимают кору, замеряют, и все равно: фонит. Так сколько же можно мыть, вылизывать зону?! Да и со Славутичем, который по традиции строила вся страна, непонятно получилось Зачем он? Уровень радиации держится, сбор ягод и грибов запрещен...
— Но люди-то живут там...
— Да. Те, кому совсем уже деваться некуда. Да и условие было поставлено жесткое: если ты работаешь на ЧАЭС, обязан переехать из Киева в Славутич. В противном случае в трудовой книжке делают запись: уволен в связи с несогласием на изменение условий работы.
— Я слышал, что некоторые из «чернобыльцев» хотели бы уехать за рубеж...
— Не знаю, может быть... Я такого не слышал. Кому — Америке, Африке?— нужны искалеченные, с покореженными душами люди? Чтобы платить им пенсии и пособия, которые не платят в Советском Союзе?!
Иван Евдокимович Рогожин, дослужив на Урале до подполковника, вышел в отставку, переехал жить в Припять. Не успел еще как следует обжиться в общежитии (отдельного жилья пока не было), как случилась катастрофа. Занимался эвакуацией, после попал в Полесское, ежедневно ездил в Чернобыль... Мы встретились с ним в сквере, неподалеку от здания поселкового Совета. Иван Евдокимович был вроде как не в себе.
— Что такое?
Он не отвечал, а только потрясал в руке бумажкой.
— Понимаешь,— наконец заговорил он, — я должен заполнить эту штуку, чтобы получить компенсацию за утраченное имущество.
— Ну, и что? Всем припятчанам сейчас такие выдают.
— Ты лучше меня знаешь, что на семью из одного человека положена компенсация — 4000 рублей...
— Правильно...
— Правильно-то правильно... — Он вздохнул.— Да только имущества у меня не то что на 4, на одну тысячу не было! Выходит, на беде наживаюсь? Не по-людски...
Колонна автобусов с вахтовиками рассекает «Клондайк», то бишь зону. Почему определили зону тридцатикилометровым радиусом? Ведь уже тогда было известно, что радиация, подобно лягушке, «прыгала» в разные стороны, где на 10, а где и на все 50 километров...
После безлюдного пространства от КПП до въезда в город Чернобыль показался перенаселенным. Интенсивное автомобильное движение, множество людей на тротуарах.
Гастроном, универмаг, кинотеатр, церковь — все, как и четыре года назад. Почти ничего не изменилось. Разве что меньше респираторов на лицах да дозиметры в карманах реже попадаются... Впрочем, их и тогда не всем хватало.
— Юра, насколько серьезно работают дозиметристы на выезде из зоны?
— Не хватает необходимой аппаратуры. Можно проехать три поста, и на всех по-разному покажет. Сейчас функции дозиметристов практически те же, что и у милиции: «скачивание» дополнительного вознаграждения...
— С водителей «скачивают?»
— С кого угодно. У тебя, к примеру, закончилась вахта, и ты автобусом или машиной едешь в Киев...
— ...и что-то везешь?
— Что может везти из зоны вахтовик?
— А за что тогда с тебя брать?
— За что? Да за то хотя бы, что он тебя выпустит из зоны, пропустит в Киев. И даем мы им не деньги, а припасенный заранее магарыч.
— А к чему все-таки дозиметрист может придраться?
— Грязный автобус. Все. У водителя отбирается путевка. Выходите, ребята, и можете топать пешком! После 15-дневной вахты, поверь, не хочется проблем на КПП...
— А как сейчас в зоне со спиртным?
— Сухой закон. Официально
— И что народ пьет?
— Водку. Из Киева, Чернигова Славутича, из Овруча. Такса — 15-20 рублей за бутылку...
— Ты отработал, сдал дозиметр, прошел медосмотр и... поехал домой?
— Да. Сел в автобус и поехал домой. Медосмотр у нас в ОРСе. Раз в год. Ну, ты знаешь, что это за медосмотр. В нем участвуют все врачи, и первый по важности — нарколог. Терапевт, как положено, делает заключение: здоров. Вот я уже три года... «здоров»... Почему совсем не уезжаю? Ну, платят все же «один к двум». Потом: 15 дней работать, 15 — дома. Вахтовый метод...
— Скажи, Юра, из Припяти сейчас вывозится грязный грунт?
— Речь нужно вести не только о Припяти — о всей 30-километровой зоне. Ведь даже за зоной есть довольно большие «пятна». Да что зона! Ты вспомни, мы жили с тобой в Полесском. Там, во второй школе— помнишь?— дозиметристы стоки дождевые мерили... грязные очень были... А в сентябре того же года я снова был там, и в школу, где летом жили вахтовики, пошли дети. В канаве, где стоки собирались, кораблики пускали...
...С Людмилой Ивановной Овсиенко мы познакомились в Полесском. Вместе с семнадцатилетней дочерью Леной работала она уборщицей в вахтовом общежитии. Только значительно позже я стал понимать, сколько могли они «нахватать», выгребая грязь из-под коек шахтеров, бетонщиков...
В октябре 1986 года Овсиенко писала мне из Полесского:
«...у нас дела неважные... Наши все скрывают, как и раньше. А у нас радиация еще больше, чем была, может, оттого, что упали листья... В воздухе — 1,2, возле швейной фабрики — 1,5 миллирентгена. С августа нам платят по 30 рублей на каждого члена семьи и будут платить до особого распоряжения... Огороды мы уже не садим. А та "штучка" пыхтит помаленьку... Мы каждый день вспоминаем, как сидели под яблоней, а на нас смотрело столько малины абрикосы, орехи, но мы тоже только смотрели на них...»
Вопрос о захоронении РАО встал сразу же после катастрофы. (Следует уточнить, что под радиоактивными отходами сегодня понимают не только РАО как таковые. Все, что «фонит», заставляет жужжать дозиметр: все это сегодня РАО, подлежащие захоронению.)
...О могильнике еще в Москве мне рассказывал Юра:
— Могильник «Буряковка» — это километров 12-14 от Припяти в сторону Полесского... Вырывается обычная яма. Туда и валят. Сильноизлучающий «мусор» (более 5 рентген) сперва грузят в металлические ящики. А потом бульдозер спихивает их в могильник. Ящики без крышек, поэтому толку от них — кот наплакал...
На закате приехали в Буряковку. На могильник. Народ здесь работает неразговорчивый. Фамилии и имена просили не записывать.
Это понять можно...
Длинная яма, канава, можно сказать. Спросили у мужиков какие параметры у могильника. В ответ: а зачем тебе? Нам не велено говорить. Если довериться глазомеру — метров 8 глубиной, длинной... метров 100, наверное. И ширина — метров 40-50. Неподалеку от Буряковки, в селе Стечанка, — глиняный карьер. Оттуда возят глину — укатывать на дно могильника... На глину должны укладываться бетонные плиты и потом только в специальных металлических ящиках радиоактивные отходы. А вот как на самом деле... Толщину глиняного, утрамбованного слоя определить сложно.
По свидетельству Ю. Иванова были случаи, когда водители отмечали в путевках «липовые» ходки. Значит, слой глины тоньше, чем требуется. Из-за наваленного — горой! — радиоактивного хлама и бетонные плиты угадывались едва-едва... Что хорошо было видно — это воду, кое-где примерно по пояс. Дождевая грунтовая? А не все ли равно если, омыв радиационную пыль в землю уйдет...
Чернобыль, увы, продолжается.
Но, слава Богу, что на Украине начались-таки по-настоящему перестроечные (хочется верить необратимые) процессы. Все громче и тверже звучат голоса украинских ученых, депутатов, общественных деятелей, что требуют полной правды о трагедии XX века. Украинцы (как и белорусы, как и россияне, как все земляне) вправе знать эту правду, какой бы горькой она ни была...
Мы брели опустевшим селом Копачи — до станции 5 километров. Неестественная картина: наполовину разрушенные добротные дома... Изможденные тяжким бременем и жарой ветви клонились долу — яблоневые, грушевые, сливовые... Наивен и велик соблазн: помочь дереву. Снять перезревшие плоды. А потом тщательно вымыть руки...
Чернобыль, Чернобыль, Чернобыль...
Вспоминаю свадьбу той поры: распятая на капоте кукла тоже в респираторе. Пошутили молодожены? Сейчас, четыре года спустя шутят ли?!
Автор: Сергей Ромейков.
Фото: Игорь Яковлев.
Мертвые яблоки
Розовые мифы и черная быль.
Юрий Иванов, работник Припятского ОРСа, из притихшей, пораженной радиацией Припяти в первую очередь вывез не ковры, не хрусталь — пятитомник Ильфа и Петрова и виолончель (жена Юрия, Галина, преподавала музыку в школе искусств).
...Нынешней зимой Юрий позвонил мне. Из Московского эндокринологического центра. Рассказал, что по-прежнему работает в ОРСе, но теперь — экспедитором по захоронению радиоактивных отходов.
Киев. Из блокнота 1986 года:
«На знаменитой Бессарабке, как на любом приличном рынке, людно. Но вскоре замечаю: нет в привычной толчее многоголосого гомона, никто ни с кем не торгуется, не просит сбавить цену или «подсыпать кучку». А чего торговаться, если цены на клубнику, малину, яблоки, помидоры и огурцы — на все, чем богат украинский базар, — и так в два-три раза ниже, чем обычно.
Находятся, однако, смельчаки; протискиваются ближе к торговкам, склоняются к весам, разглядывая ярлычок, удостоверяющий, что, скажем, клубничка эта вот прошла необходимый дозиметрический контроль и пригодна к употреблению. Покупают понемногу... Позже я узнаю, что ярлычок при желании можно купить здесь же, неподалеку. За 3 рубля...»
Дорога на Чернобыль. Она мало изменилась за четыре года.
Все те же желтые флажки вдоль трассы с таким трогательно-безопасным трехлопастным пропеллером — знаком радиационного загрязнения. Знаком беды.
Вдоль трассы же — запрещающе-предупреждающие призывы: на обочину не сходить, в лес — ни-ни, на озеро, речку тоже нельзя: радиация.
В моем чернобыльском архиве хранится пожелтевший номер чернобыльской многотиражки «Трибуна энергетика» от 25 апреля 1986 года... Историческая ценность этой газеты в том, что вышла в свет она за несколько часов до ядерного взрыва, запечатлев последние, доаварийные, новости на станции... Нехватка стройматериалов, нерадивость одних и успехи других руководителей, темпы строительства на V энергоблоке, спорт, досуг... Все так привычно, так хорошо знакомо: «Провели субботник, посвященный 116-й годовщине со дня рождения вождя и учителя трудящихся всех стран, создателя первого в мире социалистического государства, организатора и творца нашей славной Коммунистической партии, В. И. Ленина».
Автобус, на котором мы въехали в зону, не единственный. Он — один из доброго десятка, составляющего колонну.
Смена вахт.
После полумесячного отдыха дома люди вновь возвращаются сюда, в «зону повышенной опасности», «зону отселения», «отчуждения» — как ее только не называли! Возвращаются, чтобы следующие 15 дней и ночей ступать по земле, побитой «мирным атомом».
Во имя чего, зачем?
Эти вопросы не давали покоя еще в Москве, после первых бесед с Юрием.
Диктофонная запись, Москва, зима 1990 года:
— Юра, все вы, работающие сегодня в зоне, сознательно укорачиваете себе жизнь. Как это компенсируется— морально, материально?
— Насколько я знаю, все там сегодня работают по собственному желанию.
— Добровольцы...
— Добровольцы? Нет... Это кормушка. Сам народ дал название всей зоне — кормушка.
— И чем в таком случае там кормишься ты?
— Во-первых, идет вредный стаж. Для людей, попавших, как у нас говорят, под самое основное (имеются в виду припятчане — С. Р.), есть смысл дотягивать этот стаж. И женщины работают, дотягивают тоже... Ведь неизвестно, что будет с нами завтра: на государственную пенсию не очень-то поживешь-полечишься.
— Получается, что ты зарабатываешь себе «хорошую» пенсию?.. Мы с тобой встретились в эндокринологическом центре. Ты туда случайно попал?
— Нет, конечно...
— Ты связываешь это с радиационным облучением?
— Как тут свяжешь... не знаю... Еще ни один человек из зоны, какие бы у него ни были болячки, не получил медицинское заключение о том, что его болезнь как-то связана с радиацией. Ни один. Сколько бы ни жаловались, ни писали... Ты знаешь (это должно быть интересно!), первое, чему мы подвергаемся, попадая в лечебное учреждение в Киеве, — это обследование на психическую нормальность...
Летом 1986 года, когда я работал в Чернобыле, к нагрудному карману моей белой куртки было пристегнуто два дозиметра-накопителя: прямоугольный ДПГ-03 и круглый, «пуговица», МИ-1. В самом же кармане имелся ненадежный, так называемый «счетчик Гейгера» (ДКП-50-А). К моменту отъезда из зоны «карандаш» показывал 30 «накопленных» мною рентген. Расшифровать показания ДПГ-03 и МИ-1 мне не удалось; я не знал, где и кто это делает... Медсестра взяла у меня кровь из пальца: все хорошо...
— Несколько раз в разговоре о зоне ты употребил слово «кормушка». Довелось слышать и более благозвучное — «Клондайк» Что это значит?
— Нынешние КПП просто не в силах сдержать потока предприимчивых людей, которые, как жучки, вертятся вокруг зоны, вокруг этих природных «благ»... Здесь, в зоне, срабатывает та же система, что и на гражданке. Сюда из Киева поступает много такого, что и в столицах не купишь: дефицитные товары, деликатесы. Естественно, простой слесарь или водитель не видит, не ведает даже о том, чем пользуется начальство... Кормушка! Самая настоящая кормушка. Она устроена таким образом, чтобы отбирать даже те крохи, которые перепадают простым работягам, в зону. Остается относительно высокая зарплата, заслуженная, но незаработанная.
— Разве ты получаешь ни за что? Ты не нужен зоне?
— Нет. Не нужен. Потому что ОРС обслуживает, в сущности, ничего не делающих людей... Они занимаются дурной работой, никому не нужной...
Каждый год в ночь с 25 на 26 апреля (ночь взрыва — С. Р.) на бетонной стене саркофага появляется сделанная неизвестными надпись: «Кормилец». Ее, конечно, сразу же стирают...
Разговариваем с Юрием не первый час, уже в Киеве, в его «ликвидаторской» квартире, и окна первого этажа распахнуты прямо в буйный палисадник. Мы только что вернулись из Чернобыля, где Юра нам показывал могильник — место так называемого захоронения РАО (радиоактивные отходы).
...Расскажу хоть коротко о его квартире, прежде чем перейду к могильнику. Неплохая по планировке 3-комнатная с приличным холлом и нетесной кухней. Но по всем показалось, стенам — трещины. Никому, во всяком случае, Юре и Галине точно, до этих трещин нет дела. Не дует, и слава Богу В комнатах — ничего лишнего. Да, есть дорогие вещи: хорошая музыкальная и видеоаппаратура, купленная на «чернобыльские» деньги. Но воспринимается это не как роскошь, скорее, как предметы быта, без которых в этой семье не могут обойтись. (Я бывал и в других киевских квартирах «ликвидаторов». И понял, утвердился в мысли: Чернобыль научил этих людей, переселенцев, не превращаться в скопидомов. Люди, заглянувшие в лицо ядерному небытию, осознали скоротечность и одноразовость жизни. Это, наверное, один из немногих по-настоящему усвоенных уроков Чернобыля...)
Итак, окно распахнуто в июльский палисадник, и Юрий продолжает:
— Дезактивационные работы... В Славутиче — новый город! — с деревьев снимают кору, замеряют, и все равно: фонит. Так сколько же можно мыть, вылизывать зону?! Да и со Славутичем, который по традиции строила вся страна, непонятно получилось Зачем он? Уровень радиации держится, сбор ягод и грибов запрещен...
— Но люди-то живут там...
— Да. Те, кому совсем уже деваться некуда. Да и условие было поставлено жесткое: если ты работаешь на ЧАЭС, обязан переехать из Киева в Славутич. В противном случае в трудовой книжке делают запись: уволен в связи с несогласием на изменение условий работы.
— Я слышал, что некоторые из «чернобыльцев» хотели бы уехать за рубеж...
— Не знаю, может быть... Я такого не слышал. Кому — Америке, Африке?— нужны искалеченные, с покореженными душами люди? Чтобы платить им пенсии и пособия, которые не платят в Советском Союзе?!
Иван Евдокимович Рогожин, дослужив на Урале до подполковника, вышел в отставку, переехал жить в Припять. Не успел еще как следует обжиться в общежитии (отдельного жилья пока не было), как случилась катастрофа. Занимался эвакуацией, после попал в Полесское, ежедневно ездил в Чернобыль... Мы встретились с ним в сквере, неподалеку от здания поселкового Совета. Иван Евдокимович был вроде как не в себе.
— Что такое?
Он не отвечал, а только потрясал в руке бумажкой.
— Понимаешь,— наконец заговорил он, — я должен заполнить эту штуку, чтобы получить компенсацию за утраченное имущество.
— Ну, и что? Всем припятчанам сейчас такие выдают.
— Ты лучше меня знаешь, что на семью из одного человека положена компенсация — 4000 рублей...
— Правильно...
— Правильно-то правильно... — Он вздохнул.— Да только имущества у меня не то что на 4, на одну тысячу не было! Выходит, на беде наживаюсь? Не по-людски...
Колонна автобусов с вахтовиками рассекает «Клондайк», то бишь зону. Почему определили зону тридцатикилометровым радиусом? Ведь уже тогда было известно, что радиация, подобно лягушке, «прыгала» в разные стороны, где на 10, а где и на все 50 километров...
После безлюдного пространства от КПП до въезда в город Чернобыль показался перенаселенным. Интенсивное автомобильное движение, множество людей на тротуарах.
Гастроном, универмаг, кинотеатр, церковь — все, как и четыре года назад. Почти ничего не изменилось. Разве что меньше респираторов на лицах да дозиметры в карманах реже попадаются... Впрочем, их и тогда не всем хватало.
— Юра, насколько серьезно работают дозиметристы на выезде из зоны?
— Не хватает необходимой аппаратуры. Можно проехать три поста, и на всех по-разному покажет. Сейчас функции дозиметристов практически те же, что и у милиции: «скачивание» дополнительного вознаграждения...
— С водителей «скачивают?»
— С кого угодно. У тебя, к примеру, закончилась вахта, и ты автобусом или машиной едешь в Киев...
— ...и что-то везешь?
— Что может везти из зоны вахтовик?
— А за что тогда с тебя брать?
— За что? Да за то хотя бы, что он тебя выпустит из зоны, пропустит в Киев. И даем мы им не деньги, а припасенный заранее магарыч.
— А к чему все-таки дозиметрист может придраться?
— Грязный автобус. Все. У водителя отбирается путевка. Выходите, ребята, и можете топать пешком! После 15-дневной вахты, поверь, не хочется проблем на КПП...
— А как сейчас в зоне со спиртным?
— Сухой закон. Официально
— И что народ пьет?
— Водку. Из Киева, Чернигова Славутича, из Овруча. Такса — 15-20 рублей за бутылку...
— Ты отработал, сдал дозиметр, прошел медосмотр и... поехал домой?
— Да. Сел в автобус и поехал домой. Медосмотр у нас в ОРСе. Раз в год. Ну, ты знаешь, что это за медосмотр. В нем участвуют все врачи, и первый по важности — нарколог. Терапевт, как положено, делает заключение: здоров. Вот я уже три года... «здоров»... Почему совсем не уезжаю? Ну, платят все же «один к двум». Потом: 15 дней работать, 15 — дома. Вахтовый метод...
— Скажи, Юра, из Припяти сейчас вывозится грязный грунт?
— Речь нужно вести не только о Припяти — о всей 30-километровой зоне. Ведь даже за зоной есть довольно большие «пятна». Да что зона! Ты вспомни, мы жили с тобой в Полесском. Там, во второй школе— помнишь?— дозиметристы стоки дождевые мерили... грязные очень были... А в сентябре того же года я снова был там, и в школу, где летом жили вахтовики, пошли дети. В канаве, где стоки собирались, кораблики пускали...
...С Людмилой Ивановной Овсиенко мы познакомились в Полесском. Вместе с семнадцатилетней дочерью Леной работала она уборщицей в вахтовом общежитии. Только значительно позже я стал понимать, сколько могли они «нахватать», выгребая грязь из-под коек шахтеров, бетонщиков...
В октябре 1986 года Овсиенко писала мне из Полесского:
«...у нас дела неважные... Наши все скрывают, как и раньше. А у нас радиация еще больше, чем была, может, оттого, что упали листья... В воздухе — 1,2, возле швейной фабрики — 1,5 миллирентгена. С августа нам платят по 30 рублей на каждого члена семьи и будут платить до особого распоряжения... Огороды мы уже не садим. А та "штучка" пыхтит помаленьку... Мы каждый день вспоминаем, как сидели под яблоней, а на нас смотрело столько малины абрикосы, орехи, но мы тоже только смотрели на них...»
Вопрос о захоронении РАО встал сразу же после катастрофы. (Следует уточнить, что под радиоактивными отходами сегодня понимают не только РАО как таковые. Все, что «фонит», заставляет жужжать дозиметр: все это сегодня РАО, подлежащие захоронению.)
...О могильнике еще в Москве мне рассказывал Юра:
— Могильник «Буряковка» — это километров 12-14 от Припяти в сторону Полесского... Вырывается обычная яма. Туда и валят. Сильноизлучающий «мусор» (более 5 рентген) сперва грузят в металлические ящики. А потом бульдозер спихивает их в могильник. Ящики без крышек, поэтому толку от них — кот наплакал...
На закате приехали в Буряковку. На могильник. Народ здесь работает неразговорчивый. Фамилии и имена просили не записывать.
Это понять можно...
Длинная яма, канава, можно сказать. Спросили у мужиков какие параметры у могильника. В ответ: а зачем тебе? Нам не велено говорить. Если довериться глазомеру — метров 8 глубиной, длинной... метров 100, наверное. И ширина — метров 40-50. Неподалеку от Буряковки, в селе Стечанка, — глиняный карьер. Оттуда возят глину — укатывать на дно могильника... На глину должны укладываться бетонные плиты и потом только в специальных металлических ящиках радиоактивные отходы. А вот как на самом деле... Толщину глиняного, утрамбованного слоя определить сложно.
По свидетельству Ю. Иванова были случаи, когда водители отмечали в путевках «липовые» ходки. Значит, слой глины тоньше, чем требуется. Из-за наваленного — горой! — радиоактивного хлама и бетонные плиты угадывались едва-едва... Что хорошо было видно — это воду, кое-где примерно по пояс. Дождевая грунтовая? А не все ли равно если, омыв радиационную пыль в землю уйдет...
Чернобыль, увы, продолжается.
Но, слава Богу, что на Украине начались-таки по-настоящему перестроечные (хочется верить необратимые) процессы. Все громче и тверже звучат голоса украинских ученых, депутатов, общественных деятелей, что требуют полной правды о трагедии XX века. Украинцы (как и белорусы, как и россияне, как все земляне) вправе знать эту правду, какой бы горькой она ни была...
Мы брели опустевшим селом Копачи — до станции 5 километров. Неестественная картина: наполовину разрушенные добротные дома... Изможденные тяжким бременем и жарой ветви клонились долу — яблоневые, грушевые, сливовые... Наивен и велик соблазн: помочь дереву. Снять перезревшие плоды. А потом тщательно вымыть руки...
Чернобыль, Чернобыль, Чернобыль...
Вспоминаю свадьбу той поры: распятая на капоте кукла тоже в респираторе. Пошутили молодожены? Сейчас, четыре года спустя шутят ли?!
